кой радостью он оставил бы в заключении те цифры, которые получил,
но разъяснил бы при этом, что ничего страшного в них нет и что эти самые
предельно допустимые дозы можно без ущерба для здоровья людей хоть сейчас
увеличить до полученных им этих самых злосчастных цифирей... Но Юрьев понимал,
что так не сделать, что есть инструкция с нормами и дозами и что нужно либо
обмануть без особого ущерба для истины, либо теперь уж точно вылететь из
института с волчьим билетом.
Понимал и не мог выбрать. Не мог выбрать и наливался горькой отравой.
"А что старику-то надо? Чего он так печется об этом треклятом грузе?
Денежки-то не ему пойдут, а казне. Или тут свой, особый интерес? Вон как
навалился, сначала все в жилетку плакался, а потом чуть не проглотил вместе с
дерьмом. Думает, если коньячку алкашу налил, то алкаш уже и служить, как
жучка,
должен. "Рядовой физик, профессионал, молодчина",-словно не знает, кто я на
самом деле. Интересно, какой у него тут интерес, если, конечно, исключить
банальную взятку?"
На следующее утро Юрьев на работу не пошел: решил не принимать никакого
решения, то есть вообще ничего не подписывать. "Проглотил" стакан и отключил
телефон.
Вечером, после обычной прогулки по "местам боевой славы" с рукопожатиями
и
бессмысленными разговорами у пивных киосков с кружкой мутной кислятины в руках
Юрьев в не вполне вменяемом состоянии с интересом выслушал дома упреки Игоря
Сергеевича, который вышел на связь, как только пьяный "молодчина" включил
телефон.
Юрьев выслушал директора молча, никак не реагируя на его угрозы в виде
прямых ссылок на тридцать третью статью.
Игорь Сергеевич кричал, что подписать документ необходимо немедленно и
что
он, директор, большой ученый и общественный деятель, сейчас же лично приедет к
нему, обыкновенному инженеру, злостному пьянице и прогульщику, чтобы покончить
с
этим ничтожным делом, которое отняло у него дес |