к не ее
рождение. Видимость жизни создается краткой агонией. Опять разъятие плоти,
опять расчленение трупа! Маяковский верен себе. Впрочем, даже порочного
сладострастия нет в этой трезвой конторской работе. Читатель может сам, по
желанию, выбрать несколько общедоступных штампов, например, "кошки на
сердце скребут", "сосет под ложечкой", "сошел с ума" - и попробовать
развернуть их буквальный смысл. Он увидит, какое это скучное занятие, как
много в нем сухой прямолинейной логики, как мало творчества.
Решение задачи содержится в условии, и каждая метафора Маяковского легко
раскручивается назад, к очевидной исходной точке. Здесь нет иной, новой
субстанции, иного, невысказанного объема. Это совсем не та метафора, что
может быть определена только метафорически. Это просто еще одна картинка,
более яркая по сравнению с исходной - чтобы вызвать более сильное
впечатление, обратить внимание, убедить...
Нет смысла, да и было бы несправедливым говорить в этой связи о недостатках
Маяковского, о его несостоятельности, неполноценности. Он абсолютно
полноценен и состоятелен в том поверхностно-механическом мире, в котором
живет и действует. Но таковы уж свойства этого мира, такова его
ограниченность. Здесь конструкция - единственная реальность, построение -
единственная форма творчества.
И поэтому там, где другой поэт скажет просто и предельно кратко: "Я, как
щенок, бросаюсь к телефону на каждый истерический звонок" - там Маяковский
для своей аудитории вынужден строить целое здание, сочинять фантастическую
новеллу, с эстрадными шутками и звуковыми эффектами.
Тронул еле - волдырь на теле.
Трубку из рук вон.
Из фабричной марки -
две стрелки яркие
омолнили телефон.
Соседняя комната.
Из соседней
сонно:
- Когда это?
Откуда это живой
поросенок?
- Звонок от ожогов уже визжит...
< |