тус-кво.
Президент не вмешивался: спасение утопающих - дело рук самих
утопающих. Таков закон, выверенный им в зоне.
Забодать Бобу отставной чекист мог изощренным способом, мог и
грубо, но чувствительно. По опыту мы знали: едва Бобе наколотят задницу,
он на некоторое время обретал стабильность, замечал окружающих и
выпрашивал сочувствия.
Замирились они восхитительно просто. В вечер своей неудачной
презентации и бодания с белой лебедью вызволял Бобу из <Павиана>
зампотех. Вывел его через запасной выход во всем непотребстве и лебяжьем
пуху на свежекупленном пиджаке, в обход сглаза и злорадства челяди
<Павиана>. Ключ от этой двери имели только президент и зампотех. Первый
плюс. Он завез Бобу в сауну, омыл и высушил слезы. Второй плюс. Боба
читал ему стихи и с удивлением слушал целые поэтические главы из
Пушкина, Блока, Есенина в ответ, что автоматически тянуло на плюс третий.
С той сауны Боба называл зампотеха исключительно Николаем Петровичем,
бодаться прекратил, пока над его губой не стали пробиваться фюрерские
усики, и это означало: Боба всех нас не уважает, он на голову выше и покажет
еще всем.
Эх, плоть человеческая! Невдомек же Бобе, кто его в фюреры
подсаживал. Решил, за бойцовские качества - петушок новой революции,
красный перчик в российскую бурлящую похлебку. Вышло, наш президент
сберег его для собственного варева не перчиком для остроты, о мясце и
говорить нечего, а тем, что японцы называют <адзи-но-мото>, <основание
вкуса>. Добавишь в блюдо и понятней оно: мясо - мясистее, курица -
куристее, рыба - рыбистее, как утверждал большой правдист и знаток
японской кухни Всеволод Овчинников. Другой классик современности
подобный проявитель искомого расшифровал иначе и вынес в название
романа. <Наш человек из Гаваны>. Вот кем довелось стать нашему пииту,
чего он не подозревал, в стане российских шикльгруберов и полозковых под
ниноандреевским флагом. Почему-то их тайные сходки вызывали
болезненный интерес |