Проснувшись, Ника сразу вспоминает о не выученной накануне физике, и день
начинается с ощущения глубокой враждебности всего окружающего. Мать отдергивает
штору и распахивает окно настежь, затопив комнату блеском и свежестью солнечного
майского утра; однако веселее от этого не делается — всякому понятно, что
показное великолепие природы лишь обманчиво прикрывает собою мрачную сущность
мироздания. Сущность, которая не может не вызывать решительного протеста.
Протестуя всем своим видом, Ника не спеша бредет в ванную — нарочно не
спеша, хотя времени остается не так уж много. Купанье отчасти примиряет ее с
действительностью, но потребность в протесте остается. Ника плещется под душем,
не заправив в ванну край полиэтиленовой занавески, бросает мыло там, где ему
лежать не годится, и оставляет незавинченным тюбик «Поморина» — все это в знак
протеста. Она прекрасно знает, что с рук ей это не сойдет, что опять придется
выслушивать нотации и рассуждения об упрямстве, неряшливости и иных пороках, и
уже заранее возмущается вечными придирками старших.
Одеваясь у себя в комнате, она тоже протестует. Вчера предсказывали
переменную облачность с возможным понижением температуры, и сейчас мать
напоминает ей об этом, приоткрыв дверь. Ника отвечает громким театральным
вздохом, показывая, что терпение ее уже на исходе, и начинает выбирать белье
самое легкое и самое нарядное. Потом натягивает самые тонкие чулки — не потому,
что ей так уж приятно носить скользкий тугой дедерон, а просто чтобы лишний раз
доказать, что в шестнадцать лет человек (обладатель паспорта) имеет право на
самоутверждение.
Едва она, самоутвердившись и до шелкового блеска расчесав щеткой
рассыпанные по плечам волосы, появляется в столовой с царственным видом и высоко
открытыми миниюбкой ногами, как снова вспыхивает все тот же вечный конфликт
поколений. Кто вообще ходит в таком виде в школу, спрашивает мать, на что Ника
отвечает — безукоризненно вежливо, но с убийственным подтекстом, — что все н |