АНТОН ЛИДИН
ИМПЕРАТОРСКАЯ ОХОТА
...свет моей жизни, огонь моих чресел.
В. Набоков «Лолита»
«Господи, ну почему мне так не повезло! Почему ты не снизошел благодатью и не
уничтожил меня в тот ужасный день, а подарил мне ничтожную жизнь — низменное
существование, достойное разве что самых мерзких тварей земных? Почему на меня
обрушились страдания, и за какие грехи ты покарал меня, Величайший из Великих?
Будь проклята Императорская охота! Будь проклята Академия! Будь проклят Старший
Егерь! Будь прокляты леса Эсмиральда! Аминь!»
Каждый день таил для него мучения — мучения грешника, для которого адом
обернулась реальность. Каждое утро становилось пыткой, и чтобы побороть глухое
отчаяние «я», заключенного в искалеченное, презренное тело, он выбирался из
своего маленького обветшалого домика — лачуги, приютившейся на западной окраине
городка — и отправлялся на берег.
Зимой он любовался здесь угрюмыми волнами, с суровой неприступностью
Обер-ловчих вздымавшими белые шапки бурунов. Волны с шумом разбивались об
угрюмые скалы и уходили в ничто, как и все в его застывшем мире. А летом над ним
насмехались приходившие купаться мальчишки. Состязаясь в остроте языков,
визгливая детвора корчила рожи и выплескивала запас зла, что скапливался за день
в суете жизни подрастающих Охотников и Егерей.
Мальчики изводили его. Озорники дразнились и корчили рожи — не осозновая
своей жестокости, совершенно уверенные в абсолютной безнаказанности, они обижали
его для забавы, а вовсе не по злому умыслу. В то же время пожилые, видавшие виды
люди относились к нему с угрюмой снисходительностью, милостливо даря свою
доброту — которая, по его мнению, полагалась ему по праву, а не из презрительной
жалости. Но взрослые всего лишь жалели искалеченного, совершенно седого парня на
инвалидной коляске — жалели, словно делая ему величайшее одолжение, и тут же
гордо задирали нос, наслаждаясь своим неподкупным бескорыстием.
Одинокими летними солнечными и невероятно д |