напомнила. Дорис, ты ведь, кажется, не могла ходить. А
теперь - смотрите-ка - добралась до кухни, приготовила еду... Нога уже больше не
болит?
Дорис прерывисто вздохнула и, обняв Алана теплыми лапками, зашептала ему на
ухо:
- Похоже, общение с тобой сказалось на мне чудодейственным образом. Мне
теперь в
самом деле гораздо легче ходить. Правда, правда! И еще, Алан, мне кажется, я
тоже тебя
люблю. И кстати, уже так давно, как ты даже представить себе не можешь. Только
не надо
ничего спрашивать. И отвечать тоже ничего не надо. Мы еще многое обсудим, но не
сейчас.
Потом как-нибудь - это твои слова. Давай лучше сделаем вот что: если у тебя нет
никаких дел,
ты останешься сегодня у меня. Хорошо? Поболтаем, выпьем по рюмочке - у меня есть
замечательный вишневый ликер, а после ужина посмотрим какой-нибудь миленький
старый
черно-белый фильм. Ты что предпочитаешь, музыкальные комедии братьев Маркс или
вестерны с Джоном Уэйном?
Теперь Алану приходилось прикладывать максимум усилий, чтобы со стороны их
отношения с Дорис выглядели точно такими же, как и месяц назад. Впрочем, оба они
находили
в этом неизъяснимую прелесть. Дорис запретила Алану в стенах университета
прикасаться к
ней, намекать на что-либо личное, бросать нескромные взгляды и уж тем более
целовать -
даже если вокруг никого нет. Алан с воодушевлением принял условия игры и порой
даже
переигрывал, изображая, по словам Дорис, "мерзкого педанта-женоненавистника".
Официально-холодное общение было тем более упоительным, что оба знали, как
вознаградят
себя за перенесенные лишения. Алан чувствовал себя безмерно счастливым: он любил
прелестную женщину, был ею любим, призраки прошлого его больше не беспокоили, а
впереди
расстилались безоблачные горизонты.
В середине декабря миссис Кидд заявила Алану, что ему придется поехать на
трехдневную научную конференцию в Бентли.
- Да, голубчик, я не вижу у вас особого энтузиазма и прекрасно вас понимаю.
Эти
пре |