это было тяжело для Дженни. Не только в плане эмоциональном.
Хотя и это тоже, если вспомнить, как ей хотелось выразить уважение моим
родителям. Хуже
было моё нежелание брать у них что бы то ни было. Для меня это было предметом
гордости.
Но, чёрт побери, для Дженни, которая и так выросла в бедности, что было для неё
нового и
прекрасного в отсутствии денег в банке?
- И просто ради моего высокомерия, она была вынуждена пожертвовать кучей
вещей.
- Вы думаете, она считала, что жертвует ими? - спросил доктор Лондон,
вероятно
догадываясь, что Дженни не жаловалась ни разу .
- Доктор, то, что она могла думать, теперь уже не имеет значения.
Он посмотрел на меня.
На секунду я испугался, что... расплачусь.
- Дженни умерла, а я только теперь понимаю, как эгоистично вёл себя.
Пауза.
- Как? - спросил он.
- Мы заканчивали университет. Дженни получила стипендию во Франции. Когда
мы
решили пожениться, это даже не обсуждалось. Мы просто знали, что останемся в
Кембридже и
я пойду в Школу Права. Почему?
Опять молчание. Доктор Лондон не отвечал. И я продолжил:
- Какого чёрта это казалось мне единственной логической альтернативой? Моё
чёртово
самомнение! Решить, что важнее именно моя жизнь.
- Могли быть обстоятельства, которых вы не знаете, - сказал доктор Лондон.
Неуклюжая попытка смягчить мою вину.
- И всё равно! Я же знал, чёрт побери , что она никогда не была в Европе!
Можно ведь
было поехать с ней и стать юристом на год позже?
Он мог решить, что это самообвинение постфактум - вычитано из всяких книжек
по
женскому равноправию. Это было не так.
Мне причиняло боль не столько то, что Дженни пришлось прервать своё высшее
образование, сколько мысль, что я лишил её возможности побывать в Париже.
Увидеть Лондон.
Почувствовать Италию.
- Понимаете? - спросил я.
Ещё одна пауза.
- Вы готовы потратить на это некоторое время? - наконец ответил он.
- Потому я |