Книга "От мира сего", Крелин Юлий

Краткое описание/вступление:

седании.
     Он стал ей рассказывать, как ему жалко Романа Васильевича, как он
единственный, кто 
выступил в его защиту, как он сказал о его многолетних заслугах, как это,
по-видимому, 
некоторым не понравилось: кому ж нравится, если что-то хорошее мог бы сказать
ты, да 
побоялся, и говорит другой. Это, конечно, опасно, потому что люди не прощают
своих ошибок 
другим. Но...
     Начальник, казалось, был доволен собой и не очень обращал внимание на
недовольство 
сильных заседания того.
     Люся же считала, что у профессоров, присутствовавших и решавших, могли быть
и 
другие основания для недовольства, тем более что о Начальнике говорили как о
наиболее 
вероятном преемнике.
     - Смотри, милый, от вашей комиссии, особливо от твоей защиты, Роману
Васильевичу 
слишком худо на душе может быть. Смотри, милый, если с ним что случится, навек
тебе на 
душе худо будет.
     - Во-первых, я его действительно искренне защищал...
     - Оставь. Хоронил...
     - А во-вторых, о самоубийстве я и...
     - Да я не...
     - Нет, не в его привычках судить. А самоубийство потому и есть самый
страшный грех, 
что судят при этом окружающих, да к тому же судом самым страшным - без всякой 
возможности оправдаться или даже просто просить прощения.
     - Опять ты все обобщаешь - это ведь наиболее удобная форма оправдывания. А
я тебе 
говорю конкретно, да и достаточно мягко: Роману Васильевичу худо будет, в
частности и от 
твоего выступления тоже. А самоубийство!.. При чем тут? Я совсем не об этом. Что
ты!
     - Перестань, Люсенька. Что ты меня пугаешь? Я сделал, что мог, совесть моя
чиста, от 
всей этой суеты и интриг пришел отдохнуть к тебе, отдохнуть душой, а ты опять
про то же.
     А дальше Люся повинилась и согласилась, и перестали они говорить на эту
тему - 
действительно, что они будут обсуждать чьи-то чужие интриги и заботы, когда все
это их не 
касается, когда у них есть более важное и вечное, то, что не осуждается, не
должно 
осуждаться... И нечего