рассек кожу на груди
пленника и всадил иглу. Затем потянул за веревку, чтоб убедиться, что она сидит
прочно.
Держа оба конца, воин повернулся к монакану спиной и пошел вперед размеренным
обрядовым
шагом, пока веревка не натянулась. Пение, нарастая, сопровождало его путь, и
достигло
предела, когда покрытый черной краской воин напрягся всем телом и совершил
высокий
прыжок вверх и вперед.
Теперь свою иглу втыкал второй воин, делал он это медленно, потому что
стекавшая по
груди пленника кровь мешала ему. Пение перешло в тихую погребальную песнь,
монотонную и
настойчивую. Лицо монакана было бесстрастно. Ни единый звук не слетел с его
губ.
Воин повернулся, отошел, совершил прыжок. Судорога вырываемой плоти и кожи,
казалось пронзила тело Покахонтас. Думай о голубизне, говорила она, ты должен
думать о
голубизне. Ты должен видеть небо. Она поняла, что рядом с ней едва держатся на
ногах Мехта
и Квимка.
Еще один воин, потом еще. Все это были специально отобранные мужчины, самые
быстрые и сильные в племени. Монакан держался прямо и молчал. Его голова была
поднята к
небу. Его грудь была теперь одной огромной красной раной. Кровь ручьем текла по
ногам,
собираясь в лужу в пыли у его ног.
Песнь зазвучала громко, заполняя пространство. Воины снова и снова
выступали вперед,
ища в кровавом месиве место для своих игл.
Толпа отвечала им. Барабаны забили чаще, а люди запели еще громче,
поддаваясь
жесткому и неумолимому ритму жертвы и смерти.
Теперь вперед выступил верховный жрец, и последний воин удалился. Пение и
барабаны
стихли до негромкого дыхания. Рука жреца двигалась в такт ритму, высоко взлетал
нож.
Отсечены пальцы одной, потом другой руки. Каждый раз, когда он поднимал трофеи,
толпа
откликалась ревом. Отсечена рука - последовал громкий вопль. Чтобы отсечь ногу
потребовалось много ударов. Последний крик ликования, потом тишина. За спиной
Покахонтас
поднял руку Паухэтан.
Кровь, казалось, прилила к го |