ящее питьё
отворотило от Гаури желание бороться за свою жизнь. Вокруг плота тесно стояли
жрецы-адхварии. Они толкнули плот длинными жердями, и его потянуло течение.
Сначала отвернув брёвна от их намеченного сплава, а потом забирая плот всё
дальше и дальше от берега. Гаури качнулась, послушно приняв дрожащим тельцем
толчок широкой волны, и вдруг подняла голову.
- Доченька моя! - закричала женщина в толпе.
Плот уносило в безвозвратные темнины реки.
- Почему, почему она должна умирать? - кричала женщина, удерживаемая жрецами.
- Ты знаешь, Вишвани, почему.
- Почему моя дочь?
Жрец подумал, что здесь не лучшее место для объяснений. Он подал знак, и
барабаны вспомнили тоску. Своими одинаковыми голосами. Вишвани кинулась к воде,
упала на колени. Её ребёнок живым уходил туда, куда проникают только
потерявшиеся в жизни. Вишвани казалось, что она ещё может руками дотянуться до
девочки, выхватить её из этой обречённости. Вишвани ещё дышала молочной
нежностью её кожи, теплотой детских губ, доверчивостью открытых всему миру
глаз...
Что они увидят теперь? Её последний миг? Женщина теряла рассудок в своём горе.
Антака смотрел на плот, на его белые цветы, усыпавшие одинокого маленького
человека, стоявшего посредине, и принюхивался к своей неожиданной находке. Плот
сносило течением. Антака осторожно поплыл следом.
Гаури казалось, что все звуки этого странного мира наползают на неё тяжёлым,
разноголосым гудом. Она будто провалилась куда-то, потеряв себя в этом прежде
привычно лёгком и по-детски беспокойном теле. Теперь оно одеревенело. Гаури всё
видела, что творилось вокруг, но происходящее расползалось в необычайно тягучей
неповоротливости. Единственное, что осталось прежним, живым и мечущимся, было её
сердце.
Девушка видела, как по воде, тяжело перекатывая боками, плыла анаконда. Следом
за плотиком. Похожая на блёсклое бревно. Сердце Гаури кричало, но сама она
оставалась спокойной. Мертвенно спокойной. Девушка хотела |