еан и старалась представить себе Милуоки. Пароход был
набит русскими эмигрантами - бледными, измученными и перепуганными, как мы.
Иногда я играла с детьми, которые тоже ехали четвертым классом, и мы
рассказывали друг другу, какие невообразимые богатства ожидают нас в
"золотой стране". Но мне кажется, что и они сознавали, что мы едем в места,
о которых ровнешеньки ничего не знаем, в совершенно чужую для нас землю.
¶ПОЛИТИЧЕСКОЕ ОТРОЧЕСТВО§
Отец встретил нас в Милуоки, и он показался нам очень изменившимся: без
бороды, похож на американца, в общем - чужой. Он еще не нашел для нас
квартиры, поэтому мы все вместе временно вселились в его единственную
комнату, которую он снимал у недавно прибывших польских евреев. Город
Милуоки - даже та малая его часть, которую я увидела в эти первые дни, -
меня ошеломил. Новая еда, непостижимые звуки совершенно неизвестного языка,
смущение перед отцом, которого я почти забыла. Все это создавало такое
сильное чувство нереальности, что я до сих пор помню, как я стою посреди
улицы и спрашиваю себя, кто я и где я.
Полагаю, что и отцу было нелегко воссоединение с семьей после такого
долгого перерыва. Во всяком случае, он сделал удивительную вещь: не успели
мы отдохнуть с дороги и привыкнуть к его новому виду, как он потащил нас
всех в город за покупками. Он сказал, что наш вид приводит его в ужас. Мы
были такие безвкусные, такие "старосветские", особенно Шейна в своем
старческом черном платье. Он непременно хотел купить новые платья всем нам,
словно можно было вот так, в двадцать четыре часа превратить нас в
американок. Первая его покупка была для Шейны - блузка в оборках и
широкополая соломенная шляпа, украшенная маками, незабудками и подсолнухами.
"Теперь ты похожа на человека! - сказал он. Вот так мы тут в Америке
одеваемся". Шейна залилась слезами ярости и стыда. "Может, вы в Америке та |