ня прибыли еще
человек пятьдесят, так что стало четыре взвода. Сидим голые после бани, ждем
обмундирование с пропарки. Военным оставляют прежнее: на складе не хватает "б/у"
,
особенно обуви. Мы получаем свое, еще горячее от пара обмундирование, а тюремные
сидят,
мотают старые выцветшие обмотки.
Подхожу к Сироте, смотрю, как он это делает. Он втягивает голову в плечи,
нагибается
ниже.
- Не так... Слышишь, Сирота, ногу разотрешь.
Он и портянку не может мотать. Объясняю ему:
- Под палец угол закладывай. И тяни крепче, понял?
- Я вот... уже... видите...
Искательное захлебывание в его голосе. И страх в глазах. Мне становится
противно до
тошноты. Встречаю спокойный взгляд Иванова. Как-то непонятно он улыбается: то ли
с
насмешкой, то ли с грустью. Вроде бы всех жалея.
Всем нам раздают одинаковые пояса: брезентовые, с проволочной пряжкой. И
парусиновые подсумки к ним.
- Вот и хомут правильный! - говорит Кудрявцев, пробивая гвоздем дыру в
брезенте.
Почему-то забеспокоился, начинает громко причитать Бухгалтер. Оказывается,
он спрятал
под подоконником деньги, теперь их нет.
Еще кто-то кричит, что обокрали. Уголовные молчат, будто их не касается.
Смотрю на
Иванова. Тот отрицательно чуть качнул головой. Да, мылись мы все вместе и
выходили сразу.
- Они тут специально щели готовят, - Кудрявцев показывает на дыру под
окном. - Для
дураков.
Вольнонаемные при санпропускнике заходят и выходят с охапками одежды. Иди
узнай,
кто из них это сделал.
Вечером переписываю в канцелярии сведения на взвод и слышу, как капитан
Правоторов
посылает за Ивановым. Тот приходит, становится перед столом, сложив за спиной
руки.
Капитан молчит, думает о чем-то. Потом спрашивает своим бесцветным голосом:
- Чего же ты не ешь, Иванов... Не обедаешь, не ужинаешь?
Иванов смотрит на капитана как будто виноватым взглядом.
- У нас голодуха не положена, сам понимаешь.
Иванов пожимает пле |