ыла борода апостола.
- Я помолился дереву, - сказал ребенок.
- Всегда молись дереву, - откликнулся садовник, подумав о Голгофе и рае.
- Я молюсь дереву каждую ночь.
- Молись дереву.
Проволока лопнула.
Поверх оранжерейных цветов, ребенок показывал на древо, единственное из
деревьев в саду, на
котором не были ни одной снежинки.
- Бузина, - сказал садовник, но ребенок, поднявшись с ящика, закричал так
громко, что
сломанные грабли с грохотом полетели на пол.
- Я молился первому древу. Первому дереву, о котором ты мне рассказывал.
Вначале было
дерево, сказал ты. Я слышал, - кричал ребенок.
- Бузина, она не хуже других, - сказал садовник, понижая голос, чтобы
успокоить ребенка.
- Самое первое из всех, - сказал ребенок шепотом.
Умиротворенный голосом садовника, он улыбнулся через окно дереву, и вновь
проволока
обвилась вокруг поломанных грабель.
- Бог растет в странных деревьях, - сказал старик. - Его деревья находят
отдохновение в
странных местах.
Пока он вел рассказ о двенадцати остановках на крестном пути, дерево ветками
махало ребенку.
Голос апостола поднимался из глубин просмоленных легких.
И они вознесли его на дерево и пронзили ему гвоздями живот и ноги.
Ствол бузины заливала кровь полуденного солнца, окрашивая его кору.
* * *
Идиот стоял на холмах Джарвиса, глядя вниз на безукоризненную долину, с вод
и трав которой
поднимались и разлетались утренние туманы. Он видел, как испаряется роса, как
глядятся в ручей
коровы и темные тучи улетают, заслышав солнечную молитву. Солнце ходило по краю
блеклого
водянистого неба, точно леденец в стакане воды. Он изголодался по свету, когда
на его губы упали
первые капли почти невидимого дождя; он надергал травы и, пожевав ее, ощутил на
языке зеленый
вкус. Так что во рту у него разливался свет; свет звучал и в его ушах, и вся
долина - с таким чудным
названием - была владением света. Он знал про холмы Джарвиса; их |