— Как, ты не знала? — спросила тетя, потирая кулачками опухшие веки. Она
сменила черный бархат на темно-синий шелк, искусно задрапированный на могучей
груди. Ее волосы были тщательно уложены в пышный валик, а губы накрашены
светлой помадой. «Хороший признак,»; — отметила я. Нюся неодобрительно
шваркнула чугунной сковородкой о плиту.
— Хозяин хотел, чтобы его кремировали.
— Ужас, — резюмировал Макс.
— А вот и не ужас, — вмешалась Грета, которая сидела за столом, положив
ногу на ногу, и короткий голубой халатик рискованно приоткрывал верхнюю часть
её длинных загорелых конечностей. По сравнению с ней я выглядела бледной
немочью. И это меня раздражало. Каюсь.
— Кремация — это так благородно, — говорила кузина, раскачивая вышитый
бисером шлепанец на кончиках напедикюренных пальцев, — Только плоть и очищающий
огонь. И никакой мерзости гниения.
— Грета, заткнись, — скорее попросил, чем потребовал позеленевший Макс.
— А ты не хами!
— Дети, дети, успокойтесь! — прикрикнула на них тетя Лиза, — Во всем
виноваты гены, — обратилась она ко мне, — Генрих был очень похож на нашего
отца, Карла Августовича, а мы, девочки, — на маму, Прасковью Егоровну. Правда,
наш папа часто повторял, что он русский если не по крови, то по духу. Мне
кажется, папа хотел оторваться от корней — не случайно он взял мамину фамилию,
окрестился в местной церкви и даже не возражал, когда соседи называли его
Карпом. А Генрих наоборот хотел вернуться к истокам, — тетя тяжело вздохнула, —
Дети склонны отрицать опыт своих родителей, с этим ничего не поделаешь.
— Нехорошо это. Грех, — пробубнила Нюся, обращаясь к сковородке, на
которой дожаривалась свиная шейка, — Большой грех. Увидите, добра не будет.
— Ну, заладила, ворона! Накаркаешь чего доброго, — всплеснула широкими
шелковыми рукавами тетя.
Обед прошел в молчании. Каждый думал о своем. |