Книги в электронном виде

Теккерей Уильям / История Сэмюела Титмарша и знаменитого бриллианта Хогга

Кого это еще нелегкая принесла? - спросил он жену, хмуро глядя на нее и на меня. - Это добрый знакомый бабушки и Джейн, - тотчас отозвалась леди Фанни с видом лукавым и проказливым и хитро поглядела на сестру, а та, в свой черед, казалось, была очень испугана и, не смея вымолвить ни слова, только умоляюще поглядела на нее. - Да-да, - продолжала леди Фанни, - мистер Титмарш бабушке родня с материнской стороны, со стороны Хоггарти. Разве вы не встречались с семейством Хоггарти, когда ездили в Ирландию с лордом Бэгуигом, Эдмунд? Позвольте познакомить вас с бабушкиным родичем мистером Титмаршем. Мистер Титмарш, это мой зять, мистер Эдмунд Престон. Тем временем леди Джейн изо всех сил нажимала кончиком башмака на ногу сестры, однако же маленька

Торо Генри Дэвид / Уолден, или жизнь в лесу

ачусетской колонии, писал: "Лучшие их дома очень плотно и тщательно кроются древесной корой, которую сдирают, когда дерево наливается соком, и сразу же спрессовывают крупными кусками, пока она зеленая. Дома похуже крыты циновками, которые плетутся из особого камыша; они тоже достаточно теплы и не протекают, хотя и не так хороши, как первые... Я видел постройки, достигавшие 60 и даже 100 футов в длину и 30 в ширину... Я часто ночевал в вигвамах, и они оказывались не менее теплы, чем лучшие английские дома". Он добавляет, что вигвамы обыкновенно устланы и обтянуты внутри вышитыми циновками прекрасной работы и обставлены разнообразной домашней утварью. Индейцы додумались даже до того, что регулировали силу ветра с помощью особого отверстия в крыше, завешанного

Трублаини Н.П. / Лахтак

- А я думал, про координаты. - При чем тут координаты? Степка про координаты ничего не говорил. Может, он вам что-нибудь говорил? Вот, хитрец, догадливый! Слушая этот диалог, Кар смеялся, опершись руками о стол. Запара объяснил Торбе, в чем дело, и механик обрадовался еще больше. Г л а в а IX Готовясь к ремонту руля, Вершомет искал тонкий стальной трос. Лейте посоветовал ему заглянуть в боцманскую кладовую. Кладовая помещалась на носу парохода, под матросским кубриком. Новый боцман, не теряя времени, прямиком пошел на бак. Протопавши под окнами кают-компании, он спустился в кубрик. Там за полуосвещенным столом сидели кок Аксенюк, кочегар Шор и машинист Попов. - Чего вас, духов, сюда, к рогатым, прине

Уиндем Джон / Кракен пробуждается

ция просочилась. Вы услышите это вечером в новостях и прочитаете во всех утренних газетах. В создавшемся положении, я считаю, вы вправе использовать свои шанс. Лорды Адмиралтейства со мной согласны, они заинтересованы, чтобы передача как можно быстрее вышла в эфир. Они подтвердят ваш материал. Вот такие дела. Удачи вам. Филлис еще раз поблагодарила его и повесила трубку. - Но что же могло произойти? - спросила она у меня. У меня, конечно, ответа не было, и нам пришлось ждать девятичасовой сводки новостей. Сообщение было кратким, но, на наш взгляд, существенным. По радио передали, что американское судно, проводя подводные исследования в районе Филиппин, лишилось глубинной камеры с экипажем из двух человек. И тут же после новостей нам позвонил

Федоровский Евгений / Свежий ветер с океана

етеоролога или гидролога. Был на полярке и еще один человек, который в отличие от всех занятых людей не был обременен постоянными обязанностями, - это двухлетний сын Ложкиных Игорь. Впрочем, маленький полярник делал даже слишком многое. Например, разливал суп на белоснежную скатерть в кают-компании, таскал собак на кухню, вбивал гвозди в пол, если находил молоток, мазал валенки ваксой, оставлял размашистые росписи в забытой кем-то книге. В свободное от вахт время люди были предоставлены сами себе. Могли читать, писать, благо каждый жил в отдельной комнате, идти на охоту, ловить песцов, готовить капканы или мастерить аэросани. Общность внерабочих занятий и увлечений дробила коллектив на маленькие ячейки. Олег Кривицкий и приб

Федосеев Григорий / Мы идем по Восточному Саяну

- Они, наверное, забыли, что Павел Назарович уже не тот, что был прежде. Куда мне, старику, в Саяны идти? Ноги ненадежные, заболею -- беды наживете. Не пойду! А кроме того, ведь у меня колхозные жеребцы, как их оставить? Нет! Не могу и не пойду... -- упрямился старик. Но он пошел. Ночью, когда вся деревня спала, в избе Зудова горел огонек. По моей просьбе Павел Назарович чертил план той части Саяна, куда мы собирались идти и где ему приходилось бывать. По мере того, как на листе бумаги появлялись реки, озера, перевалы, старик говорил мне о звериных тропах, о тайге, о порогах, пересыпая свое повествование небольшими рассказами из охотничьей жизни. Его жена, добрая, покорная старушка, с непонятной для меня тревогой прислушивалась к нашему

Федосеев Григорий / Последний костер

дежд на хорошую погоду. Но без этой палатки на вершине гольца, без непогожих и бессонных ночей, без пшенной каши и рододендронового чая -- без всего этого они, наверное, не мыслят свою жизнь. Последний раз смотрю на палатку, приютившуюся на краю жуткого провала, на узлы веревочных оттяжек, на скалу, где углем написано преждевременное оповещение о гибели астрономов. И в памяти проносятся, как кинокадры, переживания прошлой ночи, вой холодного бурана, работа на гольце, проклятья Ивана Ивановича. Мне как-то даже обидно, что ни он, ни Аля не вспомнили, не заговорили про эти злоключения -- это были будни астрономов. Пора уходить и нам. Улукиткан уже стоит, готовый в дорогу, с посохом в руке, с котомкой и берданой за плечами. Быстро собираюсь. На спине

Федосеев Григорий / Смерть меня подождет

, не поймать ли ее? -- сказал один из рабочих, глядя в темноту. Все повернулись. В тридцати метрах от нас стоял большой пес. Он вытягивал к нам голову, нюхая воздух, и, видимо, уловив знакомый запах, добродушно завилял хвостом. -- Да ведь это Казбек! Я подбросил в костер охапку мелкого сушника. Пламя вспыхнуло, и в поредевшей темноте позади собаки показался Трофим. Он подошел к костру, окинул всех усталым взглядом. -- Здравствуйте! Хотел искать вас в степи, да вот палатки увидел и пришел. Мы молча осматривали друг друга. На лице Трофима лежала немая печать пережитого несчастья. Он стоял перед нами доверчивый и близкий... Была полночь. В палатке давно погасили свечи. Вдруг я почувствовал чье-то прикосновение.

Федосеев Григорий / Тропою испытаний

ого хозяйственного инвентаря; пил, топоров, мешков, веревок, подпильников... Мы брали с собою также трехмесячный запас продовольствия: муки, сахара, масла, сгущенного молока, макарон, круп, чая. Мясных консервов в свои запасы не включали, предпочитая свежую рыбу и мясо, добытые в тайге. Личные вещи были упакованы в потки -- вьючные оленьи сумы. Чего только в них не было! Как обычно, я взял с собою два фотоаппарата -- широкопленочный и "Киев" -- с полным комплектом светофильтров и объективов; запас цветной и черно-белой пленки; спиннинговую катушку, железные коробки с блеснами, шнурами и всякой мелочью, необходимой рыболову; патроны, кожаную сумочку с варом, шилом, иголками, нитками; пикульки, манки для приманивания птиц и многое другое, нуж

Федосеев Григорий / Злой дух Ямбуя

но я не раз восхищался уменьем детей кочевников пускать стрелы. Что говорить -- мастера! Битык уверенно готовится к состязанию -- он явно опытный противник. И хотя на моей стороне все преимущества, мальчишка надеется выйти победителем. Наконец-то все готово. Женщины бросили работу, собрались у костра. Весело переговариваются. Все, конечно, на стороне Битыка. Я же был рад, что таким образом мне удастся сблизиться с этой чумазой детворой и в душе благодарил Битыка за то, что он затеял такую игру. Я действительно был убежден, что это всего лишь игра, рассчитанная не больше как на потеху. Парнишка заметно волнуется. Глазенки быстрые, как у мыши. Окончательно осмелев, он берет меня за руку, уводит к противоположному краю поляны, примерно на пят

Фолкнер Уильям / Медведь

ибанувшую в нос густым духом немытого Бунова тела и его мокрой охотничьей одежи, - и спавший на спине Бун захлебнулся храпом, проснулся, рядом с ним приподнял голову Лев, глянул на них из своих холодных, дремотных желтых глаз. - Брось, Бун, - сказал Маккаслин. - Псу здесь не место. Ему же утром гнать Старого Бена. А он разве что скунса сможет еще учуять, если целую ночь продышит твоим запахом. - Мне мой запах пока не мешает, - сказал Бун. - А хоть бы и мешал, - сказал майор де Спейн. - От тебя чутья не требуется. Уведи пса. Пусти его под дом, к остальным собакам. Бун сказал, подымаясь: - Да он убьет на месте первую, которая чихнет на него, или зевнет, или ненароком заденет. - Не волнуйся, - сказал майор де Спейн. - Никто из них и

Фолкнер Уильям / Осквернитель праха

ило на секунду его внимание) и констебль - их двое, а один только господь бог может сосчитать, сколько там этих Гаури, Инграмов и Уоркиттов, а если Эдмондс еще чем-нибудь занят, ужинает, или читает газету, или считает деньги, то констебль совсем один, хотя и с ружьем; но ведь он-то свободен, какое ему дело, и почти не колеблясь он дошел до угла, чтобы повернуть домой, и, только когда увидел, какое еще солнце на улице и что день еще далеко не на исходе, он повернул и зашагал назад и вдруг вспомнил, почему, собственно, он не пошел прямо через Площадь, теперь уже почти пустую, к наружной лестнице, ведущей в контору. Хотя, конечно, нет никаких оснований предполагать, что дядя засидится в конторе так поздно в субботу, но по крайней мере, хоть пока иде