Книги в электронном виде

Антонов Дмитрий / Рассказы

"Бойтесь старых домов, Бойтесь темных их чар. Дом тем более жаден, Чем он более стар." /Константин Бальмонт/ Как всегда к концу первой декады месяца, очередь в сберкассе была похожа на давно ушедшие в прошлое очереди за дефицитом в начале восьмидесятых. Да и стояли-то к окошку те же люди, что когдато давились в универсамах в очереди за колбасой и чаем, занимали очередь на ночь в надежде купить отрез тюля, записывались за полгода вперед на мебельный гарнитур - обычные советские тетушки и старички за 40. Я тяжело вздохнул про себя и п

Антонов Сергей / Свалка, повесть

непременно скандалом кончится!" Исто- рия рано или поздно дойдет до Союза художников, будет в невыгодном свете упомянута фамилия Пенкина, вспомнят не такой уж давний и всем памятный случай на выставке с крашеным лосем, позволить себе подобного Пенкин не мог. "Как же все обернется, чем все новшества закончатся, неизвестно - все возможно..." Со слабой надеждой в душе, добравшись до места, где выставляли ра- боты на продажу художники самодеятельные или же недавно закончившие художественное училище, шел Пенкин по узкой улице, вдоль которой по обе стороны стояли картины. Картины если и отличались чем-то друг от друга, то сюжетом или рамой, написаны же были словно одной и той же рукой, потеряв всякую надежду, почти уж не глядел по сторонам, когда заметил с

Сент-экзюпери Антуан / Военный летчик

трубку. В нос бьет струя, несущая жизнь. Значит, кислород в порядке... Значит... Ну конечно. Я просто болван. Все дело в педалях. Я навалился на них, как грузчик, как ломовик. На высоте десять тысяч метров я вел себя, как силач в балагане. А ведь кислорода мне едва хватает. Расходовать его надо было экономно. Теперь я расплачиваюсь за свою оргию... Я дышу слишком часто. Сердце у меня бьется быстро, очень быстро. Оно как слабый бубенчик. Я ничего не скажу моему экипажу. Если я войду в штопор, они успеют об этом узнать! Я вижу приборную доску... Я уже не вижу приборной доски... Я обливаюсь потом, и мне грустно. Жизнь потихоньку вернулась ко мне. - Дютертр!.. - Слушаю, господин капитан! Мне хочется рассказать ему о случившемся. - Я

Сент-экзюпери Антуан / Ночной полет

десятого года... Двадцать лет, мсье! И как вы только можете говорить... А молодые!.. Они будут смеяться надо мной в цеху... Ох, как они будут смеяться! -- Это не относится к делу. -- А мои дети, мсье! У меня дети!.. -- Я вам уже сказал: вы получите место подсобного рабочего. -- Но мое достоинство, мсье, мое достоинство! Подумайте, мсье, двадцать лет в авиации, старый рабочий -- и вдруг... -- Место подсобного рабочего. -- Я отказываюсь, мсье, отказываюсь! Старческие руки дрожат, и Ривьер старается не смотреть на эти морщинистые, загрубевшие, такие прекрасные руки. -- Место подсобного рабочего. -- Нет, мсье, нет... Я хочу вам сказать... -- Можете идти. "Я прогнал с такой жестокостью не его, -- думает Ривье

Сент-экзюпери Антуан / Планета людей

говорил ты мне.-- Идешь два, три, четыре дня-- и уже ничего больше не хочется, только спать. Я хотел спать. Но я говорил себе: если жена верит, что я жив, она верит, что я иду. И товарищи верят, что я иду. Все они верят в меня. Подлец я буду, если остановлюсь! И ты шел, каждый день перочинным ножом расширял надрезы на башмаках, в которых уже не умещались твои обмороженные, распухшие ноги. Ты поразил меня одним признанием: -- Понимаешь, уже со второго дня всего трудней было не думать. Уж очень мне стало худо, и положение самое отчаянное. И задумываться об этом нельзя, а то не хватит мужества идти. На беду, голова плохо слушалась, работала без остановки, как турбина. Но мне все-таки удавалось управлять воображением. Я подкиды

Сент-экзюпери Антуан / Цитадель

Медленными шагами шел я вечером среди людей моего народа, укрывая их своей молчаливой любовью. Я тревожился лишь за тех, кого снедал бесплодный огонь, а значит, и тоска: за поэта, влюбленного в поэзию и не написавшего ни строки, за женщину, влюбленную в любовь и не умеющую выбрать, -- она лишена возможности стать собой. И понял: они излечатся, если я подарю им то, что вынудит их выбирать, жертвовать собой и забывать обо всей Вселенной. Любимый цветок -- это прежде всего отказ от всех остальных цветов. Иначе он не покажется самым прекрасным. То же самое и с делом, на которое тратишь жизнь. Когда безрассудный упрекает старуху за вышиванье, понуждая ее ткать, -- он потворствует небытию, а не созиданию. Я иду по своему раскинутому в пустыне лагерю. Потихоньку,

Анчаров Михаил / Голубая жилка Афродиты

.." - Он замолчал. И мы не знали, что сказать на это. Как он цеплялся за свою фантазию! Он уже и нас включил в нее, и мы уже стали элементом рассказа. Но это все-таки был рассказ. Как говорил Олеша: рассказ-это все, что рассказано. На улице был белый день. Реальная жизнь шумела на улице, а здесь несчастный парень пытался материализовать фантазию. Зачем? - Зачем? - Я люблю ее, братцы, - сказал он. - Вот в чем штука. - Кого, чудак? '- Ту, которая прилетит... - Ладно, - сказал Костя. - Тут пути нет. Разве что в безумие. Ты становишься маньяком. Гопака. Вернемся к реальной действительности. - Он включил радио. Нормальное московское радио. - Вот послушай реальные известия, - сказал он. - Кто где что посеял и что из этого выросло. После всей болезненной чепухи это звучит райской

Анчаров Михаил / Золотой дождь

едставить себе, что когда-нибудь будет возможен международный фестиваль - явление и сейчас для меня почти сказочное. - Здесь, в Фергане, один худенький мальчик, игравший по слуху на старом госпитальном пианино, научил меня теперь уже древнему, но стремительному фокстроту "Укротитель змей". И когда я в очередь с ним садился за пианино и видел, как отплясывают госпитальные сестрички и выздоравливающие и какие лица у сидящих возле стен с костылями, я думал: - "Ни фига у них не получится, они не пройдут, гады, "но пасаран", а мы всюду пройдем, "пасарэмос"! Вот так и надо укрощать змей тьмы, похожих на свастику!" - Я, конечно, не верю, что когда-нибудь помру. Но если это случится, я хочу, чтобы в мой последний час меня окружали самые веселые девчонки тех будущих времен, которые с

Анчаров Михаил / Поводырь для крокодила

Монна Лиза?.. . - Любимый мой... - сказала Джиоконда ясным голосом. - Как сладко говорить "любимый"... - Что ты говоришь, безумная! - крикнула ей нянька Анита. - При людях! - Ну вот, теперь ты знаешь, - торжествующе сказала Джиоконда. - Пусть! Все равно... Я столько времени молчала... Да, я люблю тебя... ты мои! Ты никуда теперь не уедешь!.. - Что она говорит?! Что говорит... Опомнись... ты замужем, - в страхе сказала Анита. - Мой муж, - с презрением сказала Джиоконда. - Он меня получил за долги, когда разорился отец... Но душу за долги не получают... А я ее тебе отдала, Леонардо... Ты не посмеешь отказаться... - Я! - воскликнул Леонардо, глядя на Джиоконду в горе и счастье. - Мне отказаться от такого дара?! Еще до встречи с тобою я тебя любил - при встрече только припомнил!

Анчаров Михаил / Самшитовый лес

Анчаров Михаил / Стройность

- ФРАНСУА. Узнал! Узнал! Это ты накормил меня в кабаке на площади! Давно это было, друг. - ЖАК. Смотри, помнит. - ФРАНСУА. Вот ты мне был нужен... Именно ты! Слушай! Я написал стихи. - ЖАК. Хорошие? Молчание. - ФРАНСУА. Неужели это ты?.. - ЖАК. Да... конечно. А что? - ФРАНСУА. Ты не спросил, почему стихи! Ты не удивился, что в тюрьме - стихи! А почему ты не удивился? - ЖАК. Потому что я знаю тебя - ты пишешь стихи. - ФРАНСУА. Здравствуйте, месье. Я поэт, а вы кто? Вы жареная телятина, вот вы кто! Я думал, что встретил душу, широкую как море! Для которой стихи не безделица, а хлеб насущный! Эта душа не удивилась, встретив в тюрьме стихи; эта душа превозмогла боль собственного избитого тела, спросила мою душу - только! - хороши ли стихи?! А оказалось, что этот

Анчаров Михаил / Теория невероятности

м... - Поцеловал? Врешь! А куда? - Сюда... - подумав, говорит Шурка и показывает на губы. - Ой, а ты? - ужасаются подруги, глядя на ее губы. - А я ему говорю: "Вы, Николай Сергеевич, конечно, меня безумно любите, но ничего этого нельзя. У вас жена и этот... как его... прелестное дитя..." - Подруги замирают в блаженстве. Благушинские всегда замирают после этого. - А прелестное дитя таращит глаза на Шуркиного деда. Дед действительно "как всегда". Он идет покачиваясь. Он бурчит песню. - А-а... Лешка? Будь готов - всегда готов,- говорит он.- Коня хочешь? - Хочу. - Идем. - Дедушка, опять... - сказала Шурка. Она сразу сникла.- Алешенька, ступай,- сказала она. - Не ходи. Коня дам. Идем ко мне,- сказал дед и взял меня за руку. - Дед улегся на кровать с ногами. - На Благуше в