Книги в электронном виде

Лесков Николай Семенович / Зимний день

у хочет. - Неужто все это может достаться Лидии Павловне? - Всего легче! Брат Лука к моим сыновьям не благоволит, а брата Захарика считает мотом и "провальною ямой". Он содержит его семейство, но ему он ничего не оставит. Гостья встала и отошла к открытому пианино и через минуту спросила: - А где теперь супруга и дочери Захара Семеныча? - Его жена... не знаю в точности... она в Италии или во Франции. - Ее держало что-то в Вене. - Ах, это уж давно прошло! Таких держав у нее не перечесть до вечера. Но с ней теперь ведь только три дочери, ведь Нина, младшая, уж год как вышла замуж за графа Z. Богат ужасно. - И ужасно стар? - Конечно, ему за семьдесят, а говорят, и больше, а ей лет двадцать. Много ведь их, четыре девки. А граф, старик,

Лесков Николай Семенович / Невинный пруденций

этой ладье, у кормила которой стоял сам Тромед, помещались Ефросина и Мелита с своей верной Маремой. И прошло всего двое суток, как на третий день к вечеру жители селения увидали, что обе ладьи опять возвращались, и ладься немого Тромеда опережала большую ладью, принадлежавшую прежде Алкею с Гифасом. На передней ладье, рулем которой правил Тромед, а парусами Марема, посередине сидел юный Пруденций, а с двух сторон его - Ефросина и Мелита. С берега видели ясно, что Ефросина внушала что-то сыну с большим увлечением, а он ее радостно слушал и с видимым счастьем сжимал своими руками ее обе руки, а Мелита сидела в раздумье и, пустив руку за борт, держала в ней камышинку, листья которой играли с дробившейся волною. В лодке Алкея оба

Лесков Николай Семенович / Запечатленный ангел

теля денут, и поклялись мы скрасть его, хотя бы с опасностью жизни, и распечатлеть, а к исполнению сей решимости избрали меня да молодого паренька Левонтия. Этот Левонтий годами был еще сущий отрок, не более как семнадцати лет, но великотелесен, добр сердцем, богочтитель с детства своего и послушлив и благонравен, что твой ретив бел конь среброузден. Лучшего сомудренника и содеятеля и желать нельзя было на такое опасное дело, как проследить и исхитить запечатленного ангела, ослепленное видение которого нам до немощи было непереносно. 9 - Не стану утруждать вас подробностями, как мы с моим сомудренником и содействителем, сквозь иглины уши лазучи, во все вникали, а буду прямо рассказывать о горести, которая овладела нами, когда мы узнали, ч

Зайцев Михаил / [Игнат Сергач 02.] Наследник волхвов

сморило... - Отставить разговорчики! - скомандовал Федор. - Виктор, съезжай-ка от греха на обочину. Можно было и не съезжать: и впереди, и сзади, насколько хватало глаз, - ни одного двоеточия автомобильных фар. Однако Виктор послушался, съехал. Под колесами "Нивы" хрустнул песок, в салоне зажегся свет. Федор из сумки у ног достал термос, сунул Фокину, распорядился: - Свинти крышку, набухай до краев и выпей до дна. - Я кофе без сахара не... - Отставить! Я вот кофе в принципе не пью, но в дороге приходится употреблять вместо лекарства. - Может, лучше я вернусь за руль, а, братцы? - Игнат прикурил новую сигарету. - А Витька отоспится, о'кей? - Очередь Фокина, - мотнул головой Федор, - через два... через час пятьдесят, строго по графику,

Тургенев И.С. / Бретер

инность! о Аркадия! - с злобным хохотом возразил Авдей. Добрый Кистер и тут не поддался: "Может быть,- думал он,- Авдей злится и "ломается" по привычке... он не нашел еще новых слов для выражения новых ощущений. Да и в нем самом - в Кистере - не скрывается ли другое чувство под негодованием? Не оттого ли так неприятно поразило его признание Лучкова, что дело касалось Маши? Почему знать, может быть. Лучков действительно в нее влюблен... Но нет! нет! тысячу раз нет! Этот человек влюблен?.. Гадок этот человек с своим желчным и желтым лицом, с своими судорожными и кошачьими движениями, с приподнятым от радости горлом... гадок! Нет, не такими словами высказал бы Кистер преданному другу тайну любви своей... В избытке счастия, с немым восторгом, с светлыми, обильными

Тургенев И.С. / Часы

ыду для того, чтобы спасти от голодной смерти свою будущую жену или ее отца... Что там ни говори, часы эти чего-нибудь да стоят... Да как было не прийти ко мне и не сказать: "Брат! (я на месте Давыда непременно сказал бы: брат) - брат! Я нуждаюсь в деньгах; у тебя их нет, я знаю, но позволь воспользоваться теми часами, которые мы вместе с тобою зарыли под старой яблонью! Они никому не приносят пользы, а я тебе так буду благодарен, брат!" С какой бы радостью я согласился! Но действовать тайно, изменнически, не довериться другу... Нет! Никакая страсть, никакая нужда этого не извиняет!" Я, повторяю, я был сильно оскорблен. Я начал было выказывать холодность, дуться... Но Давыд был не из тех, которые это замечают и тревожатся! Я нача

Тургенев И.С. / Дневник лишнего

оследней мечтой)... я, ей-богу, посреди моих разнообразных терзаний вдруг вообразил, что Лиза хочет наказать меня за мою надменную холодность в начале моего посещения, что она сердится на меня и только с досады кокетничает с князем... Я улучил время и, с смиренной, но ласковой улыбкой подойдя к ней, пробормотал: "Довольно, простите меня... впрочем, я это не оттого, чтобы я боялся",- и вдруг, не дожидаясь ее ответа, придал лицу своему необыкновенно живое и развязное выражение, криво усмехнулся, протянул руку над головой в направлении потолка (я, помнится, желал поправить шейный платок) и даже собирался повернуться на одной ножке, как бы желая сказать: "Все кончено, я в духе, будемте все в духе", однако не повернулся, боясь упасть по причине какой-то неестественн

Тургенев И.С. / Дворянское гнездо

перь не доросли до них? Посетителей отцовского дома Иван Петрович тоже стеснял; он ими гнушался, они его боялись, а с сестрой Глафирой, которая была двенадцатью годами старше его, он не сошелся вовсе. Эта Глафира была странное существо: некрасивая, горбатая, худая, с широко раскрытыми строгими глазами и сжатым тонким ртом, она лицом, голосом, угловатыми быстрыми движениями напоминала свою бабку, цыганку, жену Андрея. Настойчивая, властолюбивая, она и слышать не хотела о замужестве. Возвращение Ивана Петровича ей пришлось не по нутру; пока княжна Кубенская держала его у себя, она надеялась получить по крайней мере половину отцовского имения: она и по скупости вышла в бабку. Сверх того, Глафира завидовала брату; он так был образова

Тургенев И.С. / Дым

ив, полагал... Но позвольте узнать, как ваше имя и отчество? Потугин отхлебнул немного киршвассеру. - Меня зовут Созонтом... Созонтом Иванычем. Дали мне это прекрасное имя в честь родственника, архимандрита, которому я только этим и обязан. Я, если смею так выразиться, священнического поколения. А что вы насчет терпенья сомневаетесь, так это напрасно: я терпелив. Я двадцать два года под начальством родного дядюшки, действительного статского советника Иринарха Потугина, прослужил. Вы его не изволили знать? - Нет. - С чем вас поздравляю. Нет, я терпелив. Но "возвратимся на первое", как говорит почтенный мой собрат, сожженный протопоп Аввакум. Удивляюсь я, милостивый государь, своим соотечественникам. Все унывают, все повесивши нос ходят,

Тургенев И.С. / Холостяк

е изволите дома ночевать-с. Вилицкий (помолчав немного). Ну, ступай. Митька уходит. Вилицкий начинает ходить по комнате. Что за ребячество! И что за глупая мысль - прятаться? Как будто это возможно!.. Теперь лгать прийдется, выдумывать.. Старика не обманешь - все наружу выйдет. Эх, как это все скверно, скверно!.. (Останавливается.) И что со мной сделалось такое? Отчего у меня - просто мороз по коже подирает, как только я подумаю, что мне надо наконец к ним съездить? Ведь я все-таки жених: ведь я на днях женюсь... Притом я Машу люблю... Я... да; я готов на ней жениться. Да и дело слажено... я дал слово... ну, и, наконец, я вовсе не прочь... (Пожимает плечами.) Удивительно! Этого я никак, признаться, не предвидел! (Опять садится.) Но этот обед! это

Тургенев И.С. / Яков пасынков

чало в коридоре; я быстро отворил дверь. Доктор уже выходил от Пасынкова. - Ну что?- спросил я его шепотом. - Ничего, микстуру прописал. - Я, господин доктор, решился послать в губернский город. Не сомневаюсь в вашем искусстве, но вы знаете сами: ум хорошо, а два лучше. - Ну что ж, это похвально! - возразил толстяк и начал спускаться по лестнице. Я ему, видимо, надоедал. Я вошел к Пасынкову. - Видел ты здешнего эскулапа? - спросил он меня. - Видел,- отвечал я. - Мне что нравится в нем,- заговорил Пасынков,- это его удивительное спокойствие. Доктору следует быть флегматиком, не правда ли? Это очень ободрительно для больного. Я, разумеется, не стал разуверять его. К вечеру Пасынкову, против ожидания моего, сделалось

Тургенев И.С. / Жид