Книги в электронном виде

Иван Мележ / ЛЮДИ НА БОЛОТЕ

его все выходит не просто. - Ой, не жми так пальцы! - просит Ганна. - Я ж не очень... - Не очень! Аж терпеть нельзя!.. Василь отпускает ее руки. Долго после этого он стоит молча, затаив в груди обиду. Подумаешь, какая нежная, немножко от души пальцы сжал, так она уж и стерпеть не может! Не хочет - ну и не надо! Он и совсем может за руки не брать! И не возьмет. И так не в меру разговорившись перед этим, в мыслях уже отдалившийся от нее, Василь долго молчит. Молчание, как и прежде, его не стесняет. Василь будто и не замечает его. Он и так стал слишком болтлив с Ганной, другие, бывает, из него слова не вытянут. Василь не охотник до пустых разговоров. Шумят, шепчутся груши. Где-то залилась лаем собака, ей отозвались другие. Собаки быстро умолкают, и снова - тольк

СЭМ ДЖОНС / ЗАМОРОЗЬ МНЕ МАРГАРИТУ

икто не ерзал, никто не прихлебывал кофе, никто не выбегал в туалет. Сторонний наблюдатель, беглым взглядом окинув компанию, вряд ли заметил бы Мелани, несмотря на то что она сидела во главе стола, - такой тихой и бесцветной она была: серая птичка среди ярких павлинов. Однако без Мелани труппа лишилась бы своего ядра - вокруг нее вращалось все действие. Читая реплики отсутствующего Джорджа, она хранила полное спокойствие, граничащее с апатией. Подле нее, с планшетом наготове, топтался Мэттью, важно кивая всякий раз, когда нужно было что-нибудь записать. Но стоило Хэзел-Елене признаться в любви к Деметрию, как Мелани резко вскинула голову и наградила девушку долгим одобрительным взглядом. Хэзел читала так, словно Шекспир написал свои строки только

Юрий Корольков / Форт

емно - темнело рано, особенно в пасмурную погоду. - Ладно, кончай базар, - сказал Алексей, - на сегодня хватит. Закрывай лавочку... Саша Чиков запер наружную дверь, закрыл оконце фанерными щитами, включил электричество. Яков достал газету, которую второпях сунул за верстак. - Ты вот что, - наставительно сказал Алексей брату, - такие вещи сюда не таскай, завалишь и себя и других. - А ты уж испугался! - задиристо возразил Яков. - Испугался не испугался, делай как сказано. Я отвечаю за мастерскую. Иначе Петру Ивановичу расскажу. - Ладно фискалить, уберу, - примирительно ответил Яков. - Вы только послушайте, вот были ребята!.. Несколько дней назад Яков шел по Халтуринской. Румынские солдаты очищали какое-то помещение и вытаскивали прямо на

Евгений Коковин / Мы поднимаем якоря

а с зачиненными, как у карандаша, концами. На утоптанной земле вычертили "котел". Хотели начинать игру, но в это время послышался голос Павлушкиной матери: - Пашка, снеси отцу обед! Павлушка недовольно поморщился. Вот всегда так. Только начнешь что-нибудь делать-сейчас же: "Пашка, сбегай в магазин!", "Павлуха, принеси воды!" Как будто на всем свете он, Павлушка, один и есть. - А ты пошли Катьку, - попробовал отговориться он, хотя хорошо знал, что шестилетнюю Катьку мать никуда и ни за что не пошлет. - Иди, тебе говорят! - закричала мать. - Скоро загудит. Это верно, скоро загудит заводской гудок. Начнется обеденный перерыв. Отец будет ждать. Ничего не поделаешь, нужно идти. Павлушка со злостью швырнул на землю лопатку и взял

Ли Киллоу / Веритэ

м по острой грани "Фурии". - Превосходно. Именно то, чего я и ожидал. Кейн завернул скульптуру, уложил в коробку и вручил Брайану. - Надеюсь, вы будете хорошо с ней обращаться. Он проводил нас к выходу и, уже стоя на пороге мастерской, окликнул меня: - Мисс Делакур! Я был бы счастлив снова видеть вас у себя. В качестве гостьи, и, честное слово, эта работа звучала бы нежно, как ангельское пение, может быть, натурщицы. Я сделал бы ваш скульптурный портрет. Приезжайте, прошу вас! - Обязательно, - пообещала я. Погода продолжала портиться. Низкие, набухшие скорым дождем облака уже скрыли солнце и пожирали теперь последние остатки голубизны. Ветер тоже усилился, и с каждым его порывом скульптура у входа в мастерскую Кейна посылала нам вслед прощальный жалобный перезво

Ли Киллоу / Веритэ

м по острой грани "Фурии". - Превосходно. Именно то, чего я и ожидал. Кейн завернул скульптуру, уложил в коробку и вручил Брайану. - Надеюсь, вы будете хорошо с ней обращаться. Он проводил нас к выходу и, уже стоя на пороге мастерской, окликнул меня: - Мисс Делакур! Я был бы счастлив снова видеть вас у себя. В качестве гостьи, и, честное слово, эта работа звучала бы нежно, как ангельское пение, может быть, натурщицы. Я сделал бы ваш скульптурный портрет. Приезжайте, прошу вас! - Обязательно, - пообещала я. Погода продолжала портиться. Низкие, набухшие скорым дождем облака уже скрыли солнце и пожирали теперь последние остатки голубизны. Ветер тоже усилился, и с каждым его порывом скульптура у входа в мастерскую Кейна посылала нам вслед прощальный жалобный перезво

Александр Вампилов / Воронья роща

помню... БАОХИН. "Спотыкач"... ЛОХОВ. "Ерофей Павлович"... Это сладкие. А еще "Колгановая"... БАОХИН. "Кориандровая"... ЛОХОВ. Сорокаградусная... БАОХИН. "Можжевеловая"... ЛОХОВ. А эта - тридцати... БАОХИН. "Тминная", "Горный дубняк"... Юра! А не грех мне это вспоминать? Перед смертью-то, а? ЛОХОВ. Брось, Семен! Давай-ка лучше споем... (Поет.) У южного пирса эсминец стоял, Матросы с родными прощались... Баохин машет рукой и подхватывает. А море таило покой красоты И где-то вдали исчезало... Стук в дверь. Баохин и Лохов продолжают пение. А там, у садочка, где пел соловей, Он пел свои песни, играя, С девчонкой прощался матрос молодой, Надолго ее покидая...

Флэгг Фэнни / Полустанок

Трутвилле, играла в футбол. Клео пришлось ходить за ней. Я никогда не видела, чтобы так горевали. Я думала, она прямо за ним следом умрет. На неё невозможно было смотреть. В день похорон она убежала. Не выдержала. А вернувшись, поднялась наверх, заперлась в комнате Бадди и сидела там, пока все не закончилось, просто сидела одна в темноте. Потом собрала вещи и ушла жить к Сипси в Трутвилль... Но, знаете, она так ни разу и не заплакала. Ей было слишком больно, чтобы плакать. Странно, иногда сердце продолжает биться даже когда разбито. Мама Тредгуд очень переживала за нее, но папа велел всем оставить её в покое, мол, пусть делает что хочет. Конечно, Иджи после этого страшно изменилась. Только после знакомства с Руфью она стала понемногу приходить в себя. Но я знаю, он

Иван Мележ / ДЫХАНИЕ ГРОЗЫ

о не решился возразить ему. 3 Не дали Ганне идти с ребенком. Евхим силой оторвал ее от люльки, стал на дороге. Видела: не пустит к ребенку, не даст Верочку. Сразу же за ним Халимониха напустилась на Ганну с уговорами, с упреками: надумала тащиться среди ночи в такую даль, по лесу, по болотам! Ведь если б до Захарихи-знахарки дойти, и то сколько идти надо, а про Загалье или Юровичи и говорить нечего: ночи целой мало! И здоровому ребенку дорога такая - мука, а как же можно рисковать хворенькой, которой и в люльке плохо!.. Ганна знала: старуха говорит правду. И все ж не усидела бы Ганна - страшно отправиться в дорогу, но еще страшней сидеть вот так, сложа руки, смотреть, как чахнет, гибнет на глазах ребенок. Там, в темной, далекой дороге, хоть риск, зато где-т

Александр Вампилов / Кладбище слонов

Сергей СТЕПАНОВ / ЛЕКЦИИ НА ТЕМУ ФИЛОСОФИЯ КАСТАНЕДЫ

ладает абсолютным совершенством, тем более, что ничего другого не существует. И одно из его совершенств заключается в том, что оно недовольно своим совершенством, оно стремится к все большему и большему совершенству. За счет чего может идти процесс этого совершенствования? Не за счет того, что во мне нет, но есть вне меня, потому что вне меня ничего нет. Единственный выход из этого - это то, что это состояние порождает вовне свое отражение, которое не совпадает с этим состоянием, некий образ и подобие. И за счет того, что это сотворено, бог может обладать еще одним совершенством: видеть какой он есть. Когда же ничего не было, он не мог себя видеть, потому, что он не имел частей, и не мог взглянуть на себя со стороны, он был одно, единое, простое.

Ричард С. Пратер / Сринагара

из равновесия еще до того, как он успел его обрести. Он с хриплым стоном выдохнул воздух и согнулся пополам, выпучив глаза и ловя воздух широко раскрытым ртом, словно рыба на солнцепеке. Это помогло мне нанести ему хорошо рассчитанный удар по челюсти, вложив в него все 206 фунтов моего веса. Раздался треск, который, должно быть, был слышен на верхней палубе, и Наварро отлетел к переборке. Его голова ударилась о металлическую стенку, и он беззвучно свалился на палубу. По всем признакам, он собирался лежать здесь довольно долго. Я нагнулся и поднял с пола предмет, которым он собирался проломить мне череп. Это была гнусная штука, придуманная для того, чтобы причинять головные боли, не поддающиеся лечению аспирином. Она представляла собой стальную пружину длиной в 8 дюймо